22 12 2000
Лариса:
Всем рождественский привет из Фрехена от Ларисы!
Спасибо, Ира Аристархова, Андрея и Яна, что вы так быстро откликнулись
на мою просьбу навести меня на текст cyber-манифеста. Сейчас напишу письмо
и пойду на сайт.
Я думала, что моё предыдущее письмо будет последним, но письма продолжают
приходить, я, увы, не все могу прочесть. Мой имэйл вообще не подключен
к кириллице, то, что написано по-русски в окошке, я в принципе не могу
прочесть. Открыть кириллицу я могу только если текст прислан на скрепке.
Тогда я его конвертирую в системе Winword.
Пишу по желанию Андреи и Яны заключительное письмо. В нём надо, наверно,
как-то определить свои позиции и дать оценку дискуссии?
В целом работа доставила мне большое удовольствие. Уровень был, на мой
взгляд, высоким, тон в основном доброжелательным. Но при этом разброс позиций,
точек зрения и темпераментов придал нашему дискуссионному полю высокое
напряжение. Я очень ценю, помимо содержания, ещё и драматургию нашей кибер-фемин-конференции.
Желания, которые я с ней связывала, реализовались в полной мере: интересные
позиции, незаурядные личности, творческая провокация - необходимость думать
над спорными проблемами, которые возникают на самом переднем крае современной
жизни и современного дискурса.
Участниц, кроме Вали Константиновой, с которой когда-то очень кратко
приходилось сталкиваться в Москве, я лично не знала. С Андреей и Яной познакомилась
и пообщалась, тоже очень кратко, в Берлине. Сейчас у меня впечатление,
что я вас всех довольно хорошо знаю, понимаю и чувствую ваши характеры
и интеллектуальный профиль.
Теперь о моём восприятии высказанных в дискусии позиций. На самом деле
надо бы ещё раз внимательно прочесть все письма, теперь уже в ретроспективе,
с учётом всего того, что прозвучало в нашей дискуссии. Но я смогу это сделать
только после всех западных, русских и еврейских праздников, через которые
надо пройти и проехать с ближними и дальними друзьями. Так что отвечаю
пока ещё „начерновик“, по памяти и впечатлению.
Получилось так, что среди всех участниц как раз убеждённые киберфеминистки
оказались представлены одной только Ирой Актугановой. Было ещё одно письмо
от Аллы Митрофановой (13.12.), которое я, к сожалению, не смогла прочесть.
Как ни странно, именно с киберфеминизмом, как он представлен в нашей дискуссии,
возникло больше всего разногласий и несогласий.
Мы действительно очень разные, но это и делает нашу дискуссию продуктивной. Мне, как и Ире Актугановой, тоже иногда кажется, что мои слова истолковываются не так, как я имела в виду - ну и что, я же с вами вступила в диалог потому, что мне интересно выйти за рамки своего опыта, (конечно же не универсального) и приобщиться к другому опыту, к другому поколению, к другому дискурсу - тоже не универсальным, тоже весьма субъективным, но именно этим и ценным. А то, что при этом иногда возникают деформации смыслов, к сожалению, неизбежно, лежит в природе коммуникации.
В своём вводном письме от 21 ноября Андрея и Яна поставили перед нами
вопрос: „У киберфеминисток и феминисток - что общее? В чём различия, особенно
в России?“ К своему крайнему удивлению я должна сказать, что на мой взгляд,
российский киберфеминизм - это антифеминизм в самом классическом виде,
как мы его знаем по массовому сознанию и по многим дискуссиям, особенно
в первые годы после начала политики гласности. Тогда, во второй половине
80-х годов, на всех международных конференциях российские участницы выступали
с аргументами биологического характера, делая при этом упор на позитивную
интерпретацию материнства и полностью отрицая всё, что к тому времени уже
было наработано западным феминизмом: гендерные роли, социальные конструкты,
клише и стереотипы, дискриминацию в языке, и т.д. Через какое-то время
эта ситуация изменилась, сегодня ничего подобного российские специалистки
уже не говорят. Но в письмах Иры Актугановой все классические аргументы
консервативного антифеминистического дискурса прозвучали вновь. Она с одной
стороны утверждает то, на чём стоит классический феминизм: что „все эти
конструкты прочно сидят в голове, пожалуй даже и в подсознании нас самих“,
что „любая женщина несвободна сама по себе“, что женщины не готовы брать
на себя ответственность, и т.п. И тут же говорит: „Когда русская феминистка,
проделав все необходимые телодвижения по своему социальному и внутрисемейному
раскрепощению, остаётся, наконец, наедине с собой, она обнаруживает себя
ровно на том же месте, что и в начале пути“. Возникает вопрос: да неужели?
Это личный опыт самой Иры Актугановой или некое общее правило? Что привело
Иру к такому выводу? Если выдвигать столь серьёзное обвинение в тщетности
феминизма, то нельзя это делать без веских доказательств. Судя по письму
другой Иры (Аристрховой), это вовсе не так.
„Феминизм как духовный путь для избранных“, „вряд ли имеет смысл терять
время на борьбу за права“, „вопрос ответственности - это вопрос религиозный“,
„материнские практики“ - всё это представляет собой классический канон
консервативного антифеминизма. Разумеется, это не ругательное слово, хотя
ни с одним из этих положений я не согласна. Но в данном случае я просто
определяю позицию российского киберфеминизма в рамках политического и идеологического
спектра.
В одном-единственном пункте я всё же позволю себе небольшой комментарий.
Мне кажется, что понятие „материнские практики“ нельзя употреблять столь
однозначно, как в контексте киберфеминизма. Да, конечно, в их основе любовь
- с одной стороны. С другой стороны - власть. Субъективно любая мать всегда
считает, что её действия продиктованы любовью. Однако человеческая история,
всемирная литература и личный опыт каждой из нас переполнены примерами
того, как от имени родительской любви совершается чудовищное, омерзительное
насилие над детьми. Чего стоит одно только обрезание девочек, совершаемое
по инициативе и под наблюдением матерей, тёток и прочей родни женского
пола, гибель мусульманских подростков на минных полях, насильственные браки,
и прочие „прелести“. Можно, конечно, сказать, что это всё не имеет к России
никакого отношения. Но Россию социолог Михаил Гефтер очень метко назвал
„социумом власти“. Все отношения строятся на власти, все сферы жизни пронизаны
ею, общество, практически, не знает других механизмов. В таких условиях
внутрисемейные отношения тоже пронизаны властью. Я написала свою статью
„Матери-монстры“ на материале новейшей российской женской прозы. Но с темой
я столкнулась в реальной жизни, занимаясь на общественных началах помощью
переселенцам из России. Я писала для них письма в инстанции, помогала подобрать
подходящие программы по интеграции, ходила с ними к врачам, и т.д. При
этом волей-неволей близко видишь внутрисемейные отношения, и от того что
я видела, у меня нередко волосы вставали дыбом. „Материнские практики“
- это тирания ограниченных, озлобленных, маниакально властных тёток, которые
беспрепятственно калечат жизнь и характеры собственных детей, не выпускают
их, даже взрослых, из-под контроля, „отшивают“ социальных работников, которые
пытаются вытащить взрослых детей и подростков в „мир“. Мотивируется всё
это, конечно же, любовью и жизненной мудростью. Весь этот „материнский
апокалипсис“ практически невозможно поставить под сомнение, потому что
тираническая, но трезвая мать выглядит в любом случае добропорядочно на
фоне совсем уж пропащего пьющего мужика, если таковой вообще в наличии.
В контексте российской культуры всё тоже выглядит иначе, чем изображает
Ира Актуганова в своём письме. Женщинам действительно приписываются „оглушительные
свойства“, которые она перечисляет, но это только один культурный полюс.
На другом культурном полюсе происходит столь же радикальное снижение образа
женщины, что находит своё предельное выражение в русском мате. Ни в одном
европейском языке нет даже приблизительно ничего подобного русским „идеологемам“,
которые смешивают женщину с грязью именно в её материнской ипостаси. Российская
Женщина (пишу с большой буквы в смысле Тересы де Лоретис) помещается либо
на небеса, либо втаптывается в грязь, а такого пространства, в котором
она была бы просто нормальным человеком, можно сказать, не существует.
Это вечная проблема, с которой российская культура не может справиться.
В этом смысле - что Достоевский, что Ерофеев, что Сорокин - всё одно и
тоже.
Я надеюсь, что всё вышесказанное не приведёт к такому печальному недоразумению,
что участницы начнут приписывать мне отрицание святой и жертвенной материнской
любви. И мне даже во сне не пришло бы в голову утверждать, что все российские
матери - монстры. Меня в высшей степени интересует дискурс о материнских
практиках, но он заведомо ничего не даст, если исходить из „святости“ материнской
любви и материнских практик. Эти практики представляют собой изменчивый
и в высшей степени амбивалентный социокультурный феномен, а не биологическую
или же онтологическую константу. Эту тему затронул Фрейд, хотя он и не
занимался анализом собственных отношений с матерью, об этом много писала
Марина Цветаева. Мне кажется, что ни литературные критики, ни культурологи
не стали глубоко заниматься этой весьма щекотливой цветаевской темой, ограничившись
указаниями на непростые отношения поэтессы с матерью.
На этом месте я перехожу к Ире Аристарховой, которая занимается проблемами матери и матричной экономии киберпространства (это очень хотелось бы почитать), и многими темами из области теории и методологии феминизма, киберпространства, историей идей. Знаки вопроса, которые расставлены мною на полях её писем, относятся главным образом к уточнению понятий (многое она мне разъяснила в своём письме, а кое с чем я разобралась сама, порывшись в книгах) и к тому, что надо бы разыскать её публикации и почитать более подробно. Полемических замечаний у меня по её текстам нет, она мне очень близка и понятна, возможно потому, что мы обе занимались социологией.
Письмо Аллы Митрофановой я не смогла открыть на своём туповатом компьютере. И вообще я смогла прочитать примерно половину материалов, остальное не открылось. Поэтому я не знаю, был ли вообще какой-либо отклик на второе письмо Ирины Актугановой. Может, то, о чём я здесь написала в споре с ней, уже давно сказано другими участницами, а я просто не смогла это прочесть.
Очень жаль, что Валя Константинова из-за болезни не смогла внести в нашу дискуссию итоги своей многолетней практической работы в женских организациях. Ей наверняка есть о чём рассказать. Действительно, практические успехи или неуспехи женского движения в России в нашей дискуссии не представлены, мы остались в рамках теории. Ира Актуганова считает, что феминизм не продвигает женщину вперёд. Интересно, что сказала бы по этому поводу Валя. Её единственное замечание было весьма грустным - коллеги исключили её, тяжело больную, из проекта, по поводу чего она иронически заметила: „Феминизм в действии“.
Андрея и Яна, вам я давно хотела сказать вот что. Тереса де Лоретис
сейчас в моде, её часто цитируют. На конференции, на которую вы меня послали,
тоже постоянно звучали ссылки на неё. Но мне кажется, что её Женщина с
большой буквы и вообще вся методология практически ничем не отличаются
от теории „коллективных представлений“ Л. Леви-Брюля. Это, конечно, никоим
образом не принижает ценность её конкретных выводов. Но если на неё ссылаться,
особенно в плане методологии, то имеет смысл как-то определиться с оценкой
новизны этой методологии. Или просто поставить её в связь с классической
традицией: Э.Дюркгейм -Л. Леви-Брюль.
Всё, надо заканчивать это прощальное письмо.
Всем спасибо, всех поздравляю с праздниками.
Лариса Лисюткина