17 12 2000
Лариса:
Всем привет из Фрехена!
Чем ближе к концу, тем больше объём вопросов, над которыми надо думать,
разбираться, отвечать, уточнять, возражать. Наверно, после 20 дек. нам
всем будет чего-то не хватать, станет скучно.
Изначально я опасалась, что Андрея и Яна могут остаться с пустыми руками,
сделав ставку на пятерых российских женщин, раскиданных в пространстве
от Хонконга до Фрехена. Когда мы сидели вечером у Андреи, я даже осторожно
спросила, почему они так усложняют себе жизнь с этой дискуссией. Подумать
только, что они на себя берут: со всеми договориться, всё скоординировать,
всё переводить на два языка, декодировать кириллицу, рассылать, отвечать...
Диплом - дело серьёзное, стоит ли так рисковать, если можно прекрасно написать
его, как все нормальные люди, по литературе, благо что недостатка в ней
нет. Но теперь я вижу, что так гораздо интереснее. У Яны и Андреи будет
новый, „свежий“, уникальный материал, а нам они подарили знакомство, общение
и интеллектуальное „приключение“. За что большое им спасибо.
На этом месте можно было бы - с опозданием - перейти к теме самостоятельности
и ответственности, так остро и эмоционально поставленной в письме Ирины
Актугановой, но я хочу начать с ещё более раннего письма Яны, в которм
она описывает среду своего обитания: „У меня нет телевизора или машины,
туалет находится на лестнице и я отапливаю квартиру углём... Это какая-то
странная ниша, пережившая в Восточном Берлине.... Мы не всегда ли, особенно
в киберпространстве, говорим из ниш в ниши?“
Дорогая Яна, мы конечно всегда и по определению говорим „из ниш в ниши“.
Контакты и коммуникация происходят в рамках конкретных групп, кругов, дискурсов.
И даже виртуальное пространство при всей его анонимности и безадресатности
всё же не безгранично. Границы поставлены наличием или отсутствием компьютера,
модема, знанием иностранных языков, техник и технологий, инфраструктурой
пространства. Когда я посмотрела в каком-то справочнике ООН таблицы по
сравнительной телефонизации разных стран мира, то можно было бы вместе
с Ириной Актугановой воскликнуть: „Какой, блин, феминизм?“ Какой киберфеминизм?
По количеству телефонных номеров на душу населения Россия стоит чуть ли
не позади Пакистана. Причастность к Сети - это привилегия. Так что - да,
ниша, но это нормально.
Эта киберпространственная ниша очень напоминает другую, из недавнего
прошлого. В поколении моих ровесников сформировалась ниша из тех, кто ушёл
в подполье, проводил жизнь в котельных, в лифтёрских или вахтёрских каморках,
читая Ницше, Фуко, Кастанеду или Конквеста. Эти люди тоже придумали себе
виртуальное пространство, только попадали в него не через модем, а как
правило, с помощью бутылки водки. Это была ниша для избранных, это был
духовный путь, это была элита, и внутри этой элиты была своя иерархия.
Киберфеминизм, как его описывает Ирина Актуганова, очень похож на диссидентское
подполье. Только вектор этой новой кибер-ниши образно направлен не вниз
(в под-полье), а наверх - к спутниковым антеннам, ретрансляторам и другим
небесным нструментам. Верх и низ поменялись местами, в полном соответствии
с законами карнавальной культуры. Если эту аналогию продолжить, то киберфеминизм
должен победить, а его матери-основательницы разделить печальную судьбу
советских диссидентов, которые после победы их „безнадёжного дела“ стали
самыми ненужными и самыми забытыми людьми на постсоветском пространстве.
Похожа ли российская ниша киберфеминизма на западную? Я не знаю. Наверно
и на Западе эта ниша не так уж велика по сравнению с женским движением
и феминизмом в целом, и уже в силу этого элитарна. У западных киберфеминисток
свой дискурс, свои стратегии, свой язык. (Вопрос к Ирине Аристарховой:
Где можно прочитать „Манифест для киборгов“, на который ты так интересно
ссылаешься в своём письме? Он стоит в интернете?)
Во всех письмах накопились описания и определения российского пространства
и его сопоставление (либо противопоставление) с западным. И хотя Ира Аристрхова
грудью встаёт против соблазна вступить на скользкую дорожку сравнения „классического
феминизма“ и „нашей особой русской души“, мне кажется, что мы всё-таки
этого не минули, а раз так, то и я сползаю на эту „плохую“ дорожку, полностью
разделяя мнение Иры, что это „совсем не замечательно“. Но это, тем
не менее, часть нашей темы.
Когда Яна описывает своё пространство (нишу) обитания, она подчеркивает
в ней то, что находится в противоречии со стандартами модернизированного
западного образа жизни и вписывается скорее в не столь высоко модернизированный
контекст восточноевропейской, в том числе российской жизни. Дорогая Яна,
на мой взгляд те элементы, которые ты упомянула - нет машины, туалет на
лестнице, печка - очень яркие, но не системообразующие. Иными словами,
они не релевантны, они ничего не определяют в системе, ни в Германии, ни
в России. Мне кажется, что релевантно нечто другое, например, то, о чём
в конце своего письма сказала о себе Валя. Сама Валя (52), её мама (77),
её дочь (30) и внук (11) живут все вместе - 4 поколения. Это в России абсолютно
нормально. Взрослые дети не могут жить отдельно, потому что нет жилья,
а пожилые люди не могут жить одни, потому что нет социальных служб по уходу.
И здесь, на мой взгляд, проходит граница между модернизированным и традиционным
типом общества, менталитета, ответственности, инициативы и т.п. Социализация
новых поколений происходит в семье, которая блокирует любые новации. У
кого из российских ровесников Яны и Андреи есть сравнимый опыт самостоятельной
жизни, поиска своего пути, экспериментов? А могут ли Яна и Андрея представить,
что они до сих пор живут с мамой и с папой, с бабушкой и дедушкой, с братьями
и сёстрами?
После всех реформ в российском обществе воспроизвелись те же самые
социальные актёры, тип которых сложился ещё в сталинском Советском Союзе.
Об этом с яростью и отчаянием пишут в своих романах В. Сорокин и В. Пелевин.
А Ира Актуганова, которая, по словам другой Иры (Аристарховой) не только
пишет, но и пашет для того, чтобы больше женщин имели доступ в интернет,
считает, что для того, чтобы изменилась психология, нужно ещё лет 200 работать.
У женщин при столкновении с первыми же трудностями глаза становятся туманными
и они спрашивают, нельзя ли прийти завтра с мужем или с сыном, поскольку
им с их женской тупостью с компьютером не разобраться. Но когда 5 лет назад
я пыталась пройти в Москве техосмотр со своими „Жигулями“, мужской мир
на станции техобслуживания меня просто игнорировал. Они проходили мимо
меня, когда была моя очередь, как будто я - пустое место. На все мои обращения
ответ был короткий: „Тебе здесь делать нечего, пусть муж или сын приедет,
кто разбирается“. И я вынуждена была уступить - пришлось „снять“ у метро
полупьяного ханыгу, чтобы пройти техосмотр.
Если в обществе работает такой „талибанский“ культурный код, то женщины
не могут вести себя иначе, чем так, как описывает Ирина Актуганова. Только
я бы не сказала, что они принципиальные паразитки. Они готовы работать,
не покладая рук, но в рамках традиционного разделения ролей. Если бы в
центре российской женской жизни не стоял культ еды, кормления семьи, готовки
из трёх блюд, консервирования, засолок, закупок, запасов и т.п., то в освободившееся
время женщины могли бы горы своротить. Но культурный код таков, что центр
дома - обеденный стол, и вокруг него происходят вечные женские „половецкие
пляски“. Экономической необходимости в этом нет никакой. Только традиция.
В России, в отличие от Запада, не принято есть на ходу, в метро, на улице.
Это считается „некультурно“. Наверно, это правильно. Но расплачиваются
за знаменитые россйские застолья, столь любимые и ценимые иностранными
гостями, женщины. Когда 10 лет назад я писала, что западный феминизм слишком
политизирован, я имела в виду, что такого рода культурный код трудно изменить
законодательными актами. Должен включиться другой механизм, который изменит
установки общества и самих женщин. Произойдёт ли модернизация массового
женского сознания в России благодаря интернету - скорее всего нет. Хотя
компьютер - вещь замечательная и он, безусловно, обладает огромным потенциалом
модернизации и эмансипации.
Ну вот, у меня тоже получилась печальная картина. Даже печальнее, чем
у Иры Актугановой, потому что я никакого „духовного женского пути для избранных“
себе не представляю. Единственное, что я могу под этим себе представить
- это вечную российскую ситуацию, при которой маленькая группа людей читает
умные книги, ведёт умные разговоры, страдает за судьбы страны, сидит в
тюрьме, пьёт водку и называет себя „совестью нации“. И все с этим согласны.
В 60-80-е годы это были мужчины-диссиденты, а женщины были рядом - верные
подруги, „декабристки“, готовые перепечатывать для своих героев рукописи,
пойти за ними в Сибирь, отдать за них жизнь. Можно попробовть гендерно
перевернуть эту ситуацию и поставить на главные роли избранных женщин (например,
в рамках киберфеминизма). Пусть теперь они совершат свой духовный подвиг.
Если после этого все остальные женщины перестанут наконец закручивать банки
с огурцами, то я голосую за.